– Но это же только если последники правы! – вскричал я. – А ведь на самом деле они верят в полную чушь! Это же очевидно!

– Тебе – очевидно, а я по роду службы не должен легкомысленно отметать самые невероятные предположения, – усмехнулся Александр Филиппович. – Мы должны предусмотреть все. А кроме того… Пускай они и заблуждаются. Но сами-то искренне в это верят. Ты понимаешь, что это такое – тысячи людей, убежденных, что теперь над ними не властно Равновесие, что можно уже не блюсти линию, что за удовольствие не придется платить болью и что заботиться о народной линии поэтому уже невыгодно? Представь, как сотни людей добровольно ложатся в ритуальные круги… искренне веря, что у них обновленные души и что своей смертью они обновят тех, кто поверил им. Подумай, что начнется в княжестве, да и в других странах Учения. Десятки тысяч оторв… И ведь не всем из них свобода нужна, чтобы рисовать картинки или писать стишки. Если от зверолюдства людей станет удерживать только писаный закон, а не представления о должном и недолжном… тогда нас захлестнет волна Лыбиных и Торопищиных. И как, по-твоему, ее остановить? Только кровью, Андрей. Только кровью…

Он замолчал. Все было уже сказано. Не о чем спорить. Я могу быть спокойным – меня отпускают. Там, чуть повыше, в сосновом лесу, раззявила пасть небольшая пещерка с железной дверью в дальней стене. Игоряша откроет ее мне, даст последние советы – и пешком до города Санкт-Петербурга с факелом в руках. Не свет-факел, обычный – незачем тащить в наш мир чужие технологии.

– Ну, тебе пора, – сказал боярин. – Иди, Андрей. Ровной тебе… – он осекся. – Ну, ты понимаешь. Да, вот еще что, – спохватился он. – Ты ведь попал в наш шар из-за того, что тебя обманули, посулили работу и деньги… Было бы несправедливо не возместить. Вот, держи, – он протянул мне небольшой сверточек.

– Что это? – не понял я.

– Здесь деньги твоего шара… Лазнякам ведь нужно иметь запас, не в любой же момент удобно бывает обменивать камни и золото… Я не знаю ваших цен, но мне сказали, этого хватит.

…Да, Ученый Сыск не поскупился. Выбравшись из цепких зарослей шиповника, я оглянулся – вроде берег пустынный – и развернул тряпицу. Тридцать бумажек с портретом президента Франклина и десять наших российских пятисоток. Будет чем расплатиться с Жорой… Хотя представляю, какие проценты он накрутил мне за год…

Теперь главное – не нарваться на ментов. Паспорта же с собой нет, в Москве остался паспорт… равно как и студенческий. Впрочем, выгляжу вроде прилично… Наркотиков и оружия с собой нет… если не считать Алешкиного подарка, кустарного ножика. Но рисковать все же не стоит. Не для того я вернулся домой, чтоб огрести статью за ношение холодного оружия.

Вот так, размахнуться посильнее – и метнуть в кусты. Пускай через пятьсот лет археологи найдут, пускай ломают умные головы. А что память о мелком… да я и так не забуду.

Сейчас надо подняться повыше, сообразить, как выйти на какую-нибудь улицу… Судя по всему, это питерская окраина. Взять тачку до Московского вокзала… Стоп! Паспорта нет… билеты не продадут. Значит, электричками. Там гляну схему, соображу, где пересаживаться… А то, может, и междугородные автобусы ходят… там, наверное, документ не спросят. Где же тут у них автовокзал?

Я шел по ночному Питеру, налетевший с залива ветерок шебуршил мне волосы. Впереди были улицы с троллейбусами, фонарями, рекламами шампуней и жизни, от которой надлежало брать все. Впереди были радость и слезы, разборки с Жорой и, весьма вероятно, – осенний призыв.

А позади – Великое княжество словенское… Там – последники, которые ждали от меня подвига… да вот беда, я не герой, я просто Чижик. Там – те, с кем я был связан ниточками, невидимыми, но оттого ничуть не менее реальными. Буня, Алешка, баба Устя, Лена… Лена… которая и вправду любила меня. В которой жил мой сын. Которого уже не будет.

Я шел по ночному Питеру – и белая ночь казалась мне черной ночью.