Случился банальный пожар, усадьба Ошуйцына выгорела дотла. Никто из людей не пострадал, а вот все добро ушло в атмосферу. Зачем дворня, когда уже нет двора? Ошуйцын, не особо торгуясь, распродал своих холопов и уехал на Каму, нанялся в войско.

И начались странствия деда Василия, впрочем, скоро завершившиеся Волковым-старшим. Там было тепло и сытно, там никто не зверолюдствовал, но там не было Усти. Наверное, именно тогда он и буйно уверовал во все эти линейно-равновесные заморочки – чтобы было не так обидно. Закономерная беда все-таки малость приятнее, чем беда не пойми за что.

А Устинья страдала проще, не сверяясь с благородными истинами. Просто выла неделю не переставая. Ее даже травами какими-то отпаивали. Потом как-то приспособилась, но еще несколько лет жизнь казалась ей безвкусной. Ну а после все-таки втянулась в колею. Прошли годы, много… И судьба свела с Георгием Евлогиевичем… на сей раз просто свела, без каких-либо подлянок. По закону холоп, вступающий в брак с вольным, становится вольным и сам… Так Устинья, особо и не заметив сего обстоятельства, из рабыни превратилась в почтенную домохозяйку. Супруги уехали в Корсунь, где Евлогича ждало небольшое наследство – домишко-развалюшка. На этом самом месте сейчас возвышался внушительный бабкин дом. Евлогич своими руками выстроил, бревнышко к бревнышку. Побольше хотел, все надеялся, что еще не поздно, что еще, глядишь, и дети пойдут. Но Равновесие уже исчерпало отведенный на Устинью с Евлогичем лимит радости. Был дом, была пускай и не любовь огненным столбом до неба, но мирно и душевно. Был достаток. Детей не было. А еще бабка Устинья изредка всплакивала по ночам, вспоминая былую молодость…

Теперь, само собой, в жизни ее появился смысл. За деда можно быть спокойным – теперь начнется интенсивная терапия, кормление с ложечки, все дела. Вряд ли дед оклемается хотя бы до прежнего, волковского уровня. Судя по его малопонятному мычанию, за месяцы бедствий с ним случился инсульт. Я таких стариков видел, взять хотя бы двоюродного папиного дядю, то есть деда Валеру… Мычит, ничего сказать не может, а по глазам видно – все же понимает. Прямо как собака.

Впрочем, что я знаю про здешнюю медицину? Бабка заявила, что если домашние средства не подействуют, она приведет волхва. Кстати, волхва действительно стоило – надо же деду рабский браслет снять. И вообще как-то надо устраивать его социальный статус.

Перед тем как подняться к себе, я отозвал Лену в сторонку.

– Слушай, вот бумага, купчая на деда… Знаешь, пускай пока у тебя полежит. Я ж потерять могу запросто…

В тот момент у меня голова еще по старой схеме работала. Как если бы я действительно удрал на остров. Тогда бы Лена с братцем переоформили старика на себя – например, в счет невыплаченного мною долга – и на законных основаниях освободили бы его. Но сейчас, когда лодка накрылась медным тазом – тем самым плавсредством трех мудрецов, – я мог бы освободить деда и сам.

Три гривны, три гривны, три гривны…

Окошко я, конечно, не стал закрывать ставнями – и восходящая луна, этакая желто-розовая грейпфрутовая долька, заливала комнату сочным светом. Внизу стрекотали цикады – я и не думал, что они умеют так громко. Одуряюще пахла какая-то местная флора… Но мне не было дела до ботаники и зоологии.

Мне деньги были нужны.

«А подумать?»

Вообще-то есть очевидный вариант. Попросить денег у бабки. В конце концов, я же на свои – ну то есть на наши с Леной гривны – сделал ей такой подарок. И бабка даст. Несомненно даст. Но ведь начнет выспрашивать, на что да для чего, замучает советами… И потом, не сейчас же, посреди ночи, являться к ней с протянутой рукой. А деньги нужны срочно – иначе придется искать другой лодочный вариант, и не факт, что найду…

Было и другое решение, совершенно в духе Буниной стаи. Прийти на причал без денег… но с фроловским кинжалом. Убедиться в исправности лодки, а в момент расплаты – вынуть ножик и объяснить Тимохе, куда и с какой скоростью ему надлежит уматывать.

А если он придет не один? Я, конечно, прощаясь, намекнул дяденьке, что шуток не люблю и не ношу больших денег в безлюдные места, не приняв предварительных мер. Тимоха даже обиделся… или сделал вид. Вероятность, что меня встретит толпа охочей до гривен шпаны, я не сбрасывал со счета. Против толпы никакой кинжал не спасет. Я же не боевая машина все-таки. Не столь уж многому успел научиться что в кучепольском Приказе, что в «Белом клыке»…

А даже если Тимоха будет один… Убоявшись кинжала, помчится он прямиком в Приказ, поднимет панику. Наивно думать, что у здешних ментов нет своих лодок. И они, в отличие от меня, умеют пользоваться парусом. Мне нужна погоня на хвосте?

…Я сел на кровати. По-прежнему цикады исполняли концерт без заявок, но что-то изменилось. Добавились какие-то звуки. Голоса?

Да, это были голоса, и, кажется, внизу. Баба Устинья с Леной? Дед Василий, понятно, дрыхнет сейчас, напоенный лечебными отварами, – но и женщинам давно вроде пора на боковую. Чем это, интересно, они заняты?

Подглядывать и подслушивать нехорошо. Мне это еще в детском саду вдолбили, когда я исследовал, как писают девочки. Но сейчас ведь особенная ситуация. Сейчас, может, я узнаю что-то полезное.

Судорожно вспоминая, как в таких случаях действуют ниндзя, я выбрался из комнаты, покрутил головой, замер. Да, точно, они внизу, в большой горнице, которую бабка гордо именует залом. И о чем-то оживленно болтают. Про деда? Но про деда баба Устинья все уже выплеснула за ужином. Вспоминают быт и нравы дома Фроловых, когда мелкая Ленка мочилась в пеленки? Тоже вроде обсуждалось. Мадемуазель Фролова отчитывается об их с братом александропольской жизни и получает новые рецепты варений из всяких здешних инжиров, алычей и хурм? Самое время…

Стараясь, чтобы лестница подо мной не скрипела, я осторожно спустился. Способ тоже в книжке вычитанный – наступать не на середину ступеньки, а на самый краешек, и не носком, не пяткой, а сразу всей ступней. Получилось, правда, не очень – если бы там, внизу, прислушивались, то уж точно бы меня засекли. Но мои прекрасные дамы слишком увлеклись разговором.

Есть, конечно, элементарная отмазка – приспичило на двор. Но отмазаться отмажешься, а спугнуть спугнешь.

Дверь в зал была приоткрыта. Стараясь дышать потише, я заглянул в щель – вполне достаточную для обзора. Нет, я, конечно, понимал, что занимаюсь глупостью, что впал в детство – зачем играть в шпиона, что я такого полезного услышу? Но, наверное, во мне скопилось слишком много энергии, и энергия эта просилась наружу. Проще говоря, дурная голова ногам покоя не дает. Ногам, рукам, ушам, глазам…

– А вот эти бусы мне Евлогич на годовщину свадьбы подарил, – деловито поясняла бабка. – Видишь, это речной жемчуг, он помельче морского будет, но тоже неплох. Тут вот серьги, я их и не носила ни разу, как он подарил, так тут же и схоронила. Камушки – рубины, они от головной боли помогают и от излишней ревности мужниной. Невелики камушки, да глянь, какая огранка тонкая… У нас так не умеют, это из валлонских земель привезено. Вот эту цепочку золотую я уже сама купила, после кончины Евлогича.

– Не боишься, баб Устя, все это в доме хранить? – недоуменно спросила Лена. – Вдруг разбойники какие-нибудь влезут? Не лучше ли в Разрядной Палате, в их подземном хранилище, в ларце? У нас в Александрополе многие так делают, и тем более уж в столице. Да, конечно, за найм ларца платить приходится, гривну в год, но зато полная безопасность, обученная стража…

– Ага, разбежалась я, в Палату отдавать, – фыркнула бабка. – А помру я, и что же, все княжеской казне достанется? Я для того корячусь с утра до ночи с козами, с коровками? И душегубов не боюсь, даже если и влезут, в жизнь не найдут. Смотри, вот видишь – стенка как стенка. Постучи – и не почуешь по звуку, что полость имеется. Так уж Евлогич смастерил, хитер был мужик. А вот глянь, видишь, кружок на бревне, след от сучка? И там, левее. Вот если на них сразу вместе нажать, стеночка-то и раздвинется. Снова нажмешь – и на место вернется.